Художник и керамист Анатолий КОНЦУБ: «Жизнь важнее искусства…»

Если говорить о количестве талантов на душу населения, то среди белорусских городов Бобруйск выглядит эдаким ясновельможным паном, неторопливо раскуривающим чубук и снисходительно поглядывающим на лишенцев-соседей. Талантов в Бобруйске так много, что он может гордиться ими не только сам, но и делиться с кем-нибудь под солидные проценты. В реестре его золотого запаса одну из первых строк, конечно же, занимает имя Анатолия Концуба, художника и керамиста, чьи работы украшают музеи и частные коллекции не одной страны мира. А неделю назад персональная выставка мастера открылась и в местной Третьяковке. Глядя на эти светлые, источающие живую энергию картины, испытываешь одно желание: взять и стибрить их по-тихому на добрую память. Мы сдержали свой антиобщественный порыв и вместо этого взяли у художника интервью.

Кратко о нашем госте
Родился: 13 июля 1949 года в деревне Колки Брестской области. Мать, Нина Кондратьевна, — портниха. Отец, Александр Васильевич, — рабочий. Детские годы прошли в Давид-Городке. С 1971 года живет в Бобруйске.
Учеба: 1966-1971 г.г. — в Белорусском государственном театрально-художественном институте на отделении керамики и стекла.
Работа: 1971-2001 г.г. — преподаватель в Бобруйском профессионально-техническом художественном училище.
Достижения: с 1980 г. — член Союза художников СССР, ныне член Белорусского союза художников. Заслуженный работник народного образования Беларуси. Произведения хранятся в Национальном художественном музее Беларуси, собрании Белорусского союза художников.
Семья:   с женой Марией  вместе уже 35 лет. Дочь Анастасия — бизнес-переводчик, сын Кирилл — «по профессии мебельщик, а в душе байкер».
«У меня все тетрадки были в рисунках»
— Когда вы впервые почувствовали желание говорить о жизни языком красок?
— В детстве, конечно, в детстве… Все люди рождаются художниками. Только у одних в пять лет интерес к рисованию затухает, у других в пятнадцать, третьи  в двадцать пять с этим делом закругляются, а кому-то суждено остаться художником на всю жизнь. Мне, видимо, было суждено...
Своё детство я провел в маленьком местечке Давид-городок — это самое, что ни на есть, глубокое Полесье. Отец мой их рабочих, из мамы могла бы выйти очень умная, образованная женщина — она постоянно ходила в библиотеку, все фильмы смотрела — но помешала война, а потом и послевоенные тяготы... Я ведь из семьи репрессированных. Деда моего сослали в казахские степи, и там его следы затерялись. Отец в 1949 году, в разговоре с другом, похвалил американский «студебеккер», за что и схлопотал 10 лет лагерей. До шести годков мама одна меня растила. Но мои попытки рисовать она поощряла, несмотря ни на что.
К тому же, оба моих дядьки считались людьми творческими — один был резчиком по дереву, другой — самодеятельным художником, писал пейзажи «под Шишкина». Я, когда приходил к нему домой, словно в сказку попадал. Дядька мой был любитель выпить — когда выпивал, становился добрым и разрешал нам, пацанам, брать кисти, чего-то там чирикать на своих картинах. Хотя я и без того мог часами сидеть и рисовать — меня не трогай, я целый день бы рисовал. Когда в школу пошел, у меня все тетрадки, все промокашки были в рисунках.
— То есть, вопрос, куда пойти учиться после школы, перед вами не стоял?
— Нет, стоял вопрос — где учиться. Профессионально подготовиться к институту в Давид-городке я не мог. Ведь на вступительных экзаменах надо рисовать обнаженную натуру, а где мне до того было ее рисовать? Когда я заканчивал десять классов, к нам на практику приехали студенты-художники из Минска. Я собрал все свои рисуночки и пошел к ним, в Дом пионеров. «В вуз тебе, конечно, не поступить, — сказали они. — А в училище попробуй». Может, мне и надо было их послушаться, но взыграл юношеский максимализм — тем летом я подал документы в Минский театрально-художественный институт.
Вначале я считал себя слабеньким студентом. И только на третьем курсе, когда получил по живописи «пять», по рисунку «четыре», по композиции «пять», я понял, что догнал своих однокашников.
«И в Бобруйске жить можно»
—  А с нашим городом вас как судьба свела?
— Когда институт подошел к концу, оказалось, что в моей группе я единственный, кого можно куда-то распределить — потому что не минчанин. А в Бобруйском художественном училище как раз открывали отделение керамики. Прислали запрос, и я поехал.
Набрать-то мне группу набрали, а вот условий для обучения не создали — ни печки не было, ни глазури, ни литературы, ничего. Только помещение и 15 учеников. В общем, через неделю поехал я в институт, к преподавателям: помогайте, говорю! Потихоньку за полгодика более-менее приличную базу создали.
Первая моя группа была любопытная… Мне самому тогда едва исполнилось 22 года, и большинство учеников были моими ровесниками, а некоторые, как, например, Валерий Колтыгин, даже старше меня.
— Вы сразу почувствовали Бобруйск своим городом?
— Нет, я тяжело здесь приживался. Тогдашний Бобруйск — не теперешний: то была глухая деревянно-грязная провинция. Многое здесь для меня, уроженца Полесья, было непривычным. Помню, как я удивлялся: в сквериках возле Дзержинки вечерами все скамейки заняты, и люди на них сплошь по-еврейски разговаривают.
Но потом оказалось, что и в Бобруйске жить можно: до Минска-то всего два часа езды. Я участвовал тогда во всех столичных выставках, в журналах начали мои работы публиковать. А в 1980 году я вступил в Союз художников — первым из керамистов своего курса. Не знаю, получилось ли бы это у меня, если бы я в Минске остался... Да и потом в Бобруйске я познакомился со своей женой, хотя и загремел из-за этого армию.
«Первым делом — самолёты»
— Ну-ка, ну-ка, с этого места подробнее…
— (Улыбаясь) Эта девочка приехала из Паричей и училась в соседней группе. Хорошая девочка, красивая. Ну, я и положил на нее глаз… Во мне она тоже, наверное, видела авторитет. Но это пока было на уровне взглядов. Потом уже, на картошке, где обстановка была свободнее, мы познакомились поближе. Ну, у нас, как обычно, быстренько обо всем начальству донесли: «Ужас! Мастер с ученицей любовь крутят». Директор меня вызвал, а я ему: «Что вы волнуетесь, вам же моих детей не воспитывать!» Нет уж, говорит он, иди-ка ты лучше в армию, от греха подальше.
— Ну, хоть не в Сибирь затарабанили?
— Меня сначала вообще хотели в Бобруйске оставить: все-таки с высшим образованием, художник — такие люди в армии ценятся. Но в советское время нельзя было служить там, откуда призываешься. Я месяц тут побыл, потом кто-то настучал командованию, и меня отправили в Пуховичи.
А все равно командировки сюда случались постоянно — тут же штаб армии! Надо им какие-то самолеты американские на всю стенку нарисовать, и меня на два месяца — в Бобруйск. Сижу, рисую. А гражданская одежда у меня всегда под рукой была, так что вечером я мог переодеться и пойти погулять со своей девушкой. Служил я всего год, но за этот год все успел перепробовать — и на стрельбах побывать, и на гауптвахте посидеть
— А на гауптвахте-то за что?
— Вышел однажды на гражданку, возвращаюсь, а меня  возле КПП патруль дожидается. Ах, ты, такой-сякой, ну-ка марш на «губу»! Ночь переночевал, а наутро мое начальство меня вызволило – самолеты-то надо кому-то рисовать.
«Теперь я — свободный человек»
— Вы работали в художественном училище тридцать лет, а потом вдруг взяли и ушли. Почему?
— В последние годы я начал отходить от педагогики — понимал, что не хватает времени на творчество. А потом в училище сменилось руководство… Аркадий Григорьевич Ларин меня очень ценил, позволял многое. Например, я считал, что сидеть на педсоветах совершенно бесполезно — одна говорильня и официоз — ну, и перестал на них ходить. И это мне сходило с рук. Ларин знал: все, что входит в мои прямые обязанности, я сделаю лучшим образом. А новое руководство решило, что меня надо прибрать к рукам — начало давить на мою волю, ограничивать мою свободу.
Потом и вовсе грянула «перестройка» — училище еле-еле сводило концы с концами, должность мою хотели упразднить. В общем, ушел я по собственному желанию, но не без помощи администрации. Сначала я был на них зол, а теперь, когда встречаю, говорю: «Спасибо вам за то, что «ушли» меня из училища — теперь я свободный человек!»
— Как бы вы оценили сегодняшний уровень нашей кузницы мастеров?
— Он существенно снизился. В те времена, когда я работал, конкурс был 20 человек на место. С Дальнего Востока люди поступать приезжали. А сейчас на художников-декораторов могут взять даже без экзамена по рисунку. Если раньше за дипломными работами учеников охотились чиновники из министерства — приезжали и расхватывали, кто мебель, кто картины, кто керамику, то теперь учеников самих заставляют выкупать свои работы, иначе они будут лежать мертвым грузом.
«У нас так много не работают…»
— Свобода — это прекрасно. Но ведь надо как-то и хлеб добывать?
— Я в минский салон картины отвожу — каждый месяц что-нибудь продается. А недавно меня пригласил к сотрудничеству столичный центр музейных исследований. С ними мы много чего успели сделать: это и музей Полесья в Пинске, и краеведческий музей в Солигорске, столичный музей денег, музей-гетто в Новогрудке, отдел природы в Бобруйском краеведческом музее... В этом году должны были делать музей Костюшко в Ивацевичах, но кризис подрезал наши планы.
— Музей в Пожарном переулке — тоже по линии этого центра?
— Нет, это инициатива БГРОЧС — они создали его своими руками. Ну, и я согласился помогать им на дружеских началах.
— Вы имеете немалый опыт участия в разных пленэрах. Как вам уровень нашего «Арт-Жыжаля»?
— Самый высокий! Если сюда приезжают мастера из Франции, Англии, Польша, Москвы, Санкт-Петербурга, это уже о чем-то говорит. Используя народные технологии, которые издревле применяли белорусские гончары — дымление, обварную керамику — мы делаем ультрасовременные работы.
— Живопись и керамика у вас никогда не вступали в творческий конфликт?
— Нет. Как раз весной я участвовал в живописном пленэре, в Австрии. Пять человек пригласили туда из Беларуси — хотели, чтобы мы рисовали их горы. Время мы провели прекрасно, работали с полной отдачей. Австрийцы диву давались: «О, как вы много работаете! У нас так много не работают». А я мысленно усмехался: «Если у вас так много не работают, то почему вы живете лучше нас?»
«Все мы немножко «дураки»
— Есть ли у вас тема, которую вы обозначили бы как центральную в своем творчестве?
— Любимые сюжеты, конечно, есть. Есть даже любимые клише. Скажем, одно время у меня с картины на картину кочевал Диоген — то большой, то маленький. Много женских образов. А вообще я считаю минусом то, что в моих работах много сюжетного. Ведь изобразительное искусство самодостаточно, излишняя литературщина ему противопоказана: на белом фоне черный квадрат — и все, уже никакой темы не надо. Мы ведь, разглядывая красивый образ или пейзаж, не задумываемся о теме.
А у меня, что ни картина, персонажи обязательно обыгрывают некий сюжет. Хотя это тоже своеобразный прием — такой крючочек: человек подошел к картине, заинтересовался сначала сюжетом, а потом и композицию начнет изучать, и еще что-то…
— На картине «Корабль дураков» вы изобразили себя, стоящим с кистью посреди суеты...
— Сюжет этой картины придуман не мной: в истории живописи можно назвать пять-шесть полотен с подобным названием. Самая известная — кисти Босха. Смысл ее сводится к бичеванию пороков общества: кто-то пьет, кто-то дерется, кто-то прелюбодействует, кто-то деньги считает, кто-то обещает нам золотые горы и зовет в светлое будущее.
Естественно, художник тоже стоит среди этих дураков — потому что пороки пороками, но на корабле-то все живые люди! Все мы немножко «дураки»: любим и выпить, и деньги посчитать, и на женщин красивых заглядываемся, и грыземся между собой. Так что, художнику там самое место. Единственное, в чем я ушел от исторической традиции сюжета, это что на заднем плане у меня стоят две фигуры — одна с крылышками, другая с рожками. Они обсуждают судьбу этого корабля.
«Я бы, конечно,  выбрал жизнь»
— В вашем творчестве присутствуют библейские мотивы. В каких отношениях вы с религией?
— Я совершенно не церковный человек, хотя и крещен в детстве в православие. Я много читаю, хорошо знаю Библию и очень много думаю над этими вещами. Когда что-то просят оформить в храме, с удовольствием соглашаюсь. Но мне не хотелось бы делить веру на «нашу» и «не нашу». Я и в православных храмах пишу, и в католических, и в старообрядческих. Мне кажется, церковь — это все-таки слишком человеческое. А вера в Бога — совсем другая ступень.
Конечно, с церковной точки зрения, мои слова — крамола, но для меня важно то, что в Нагорной проповеди говорил Иисус: если хочешь помолиться, не надо молиться при людях — зайди в свою комнату, и Отец Небесный услышит тебя. Я не соблюдаю постов, не хожу на службы, хотя, как любой человек, думаю о душе, и о том мире, куда мы попадем по окончании жизненного пути. Думать об этом и стараться жить по христиански — мне кажется это главное, а не то, чтобы следовать обрядам.
— Если бы вы знали: до конца света остается один день — что бы вы написали в этот день?
— Ничего бы я писать не стал. Не считаю, что искусство должно возвышаться над всем. Этот день я бы провел со своими близкими. Есть у нас в Бобруйске замечательный художник Володя Рубцов — тот без искусства жить не может. Я без искусства жить могу. Жизнь важнее искусства. Если бы встал вопрос, либо жизнь близких моих людей, либо искусство, я бы, естественно, выбрал жизнь.
Дмитрий РАСТАЕВ.
Фото автора и из семейного архива гостя.

Наша анкета
Кто вы по знаку гороскопа?
— Рак. Бык.
 Какими напитками предпочитаете скрашивать свой досуг?
— Рюмочку водки люблю выпить в хорошей компании.
А чем обычно закусываете?
— Когда хорошая компания, это уже не важно. Могу и соленым огурцом.
Кто ваш любимый писатель?
— В моем возрасте уже трудно назвать кого-либо одного. В юности мне нравился Маяковский. Чуть позже увлекся Булгаковым. Очень нравятся Милорад Павич, Джон Фаулз. Неплох Виктор Пелевин.
Есть ли в истории живописи художники, которым вы по-хорошему завидуете?
— Наверное, Брейгель, Гольбейн, Хакусай, Микеланджело.
Место, где вы больше всего любите отдыхать?
— Конечно, у себя на даче, под Вишневкой!
А многих людей можете назвать своими друзьями?
— Нет. Друзей не может быть много.

Лiцьвiн

Думаю, не памылюся, калі скажу, што Анатоль Концуб - адзін з лепшых мастакоў не толькі Бабруйска, але і Беларусі. А за "Карабель дурняў" - асобнае дзякуй! Цікава, як гэта Анатолю Аляксандравічу дазволілі выстаўляць такую карціну? Можа, у нас і праўда лібералізацыя?

Женя К.

Спасибо, Анатолий Александрович! Выставка потрясающая!!! Ваши работы для меня как окно в тот мир, в который хочется попасть. Спасибо, спасибо, спасибо!!! И Диме тоже :)

ОЛЬГА ЯРЫШЕВА

СПАСИБО РАСТАЕВУ ИЛИ КОНЦУБУ ? ОБОИМ ! Дмитрию за перо , а Анатолию за кисть !