Три года в оккупации (Окончание).

29 июня — 65 лет со дня освобождения Бобруйска от фашистских захватчиков

Зинаида Короленя.

После освобождения Бобруйска жители возвращаются в родной город.

Этими воспоминаниями о суровых годах оккупации Бобруйска с нами поделилась бобруйчанка Зинаида Короленя, которой в начале войны шел 14-й год. К сожалению, 10 февраля года нынешнего Зинаида Александровна покинула этот мир... Но ее заметки — бесценное историческое наследие свидетеля тех незабываемых событий.

Ольга и власовцы

В то время мы жили на переулке К.Маркса в доме Лызо. Хозяин с хозяйкой накануне войны уехали к сыну в Москву, да так там и остались. В дом изредка наезжала племянница хозяйки Ольга Кулик. Она жила то ли в Кировском, то ли в Кличевском районе. Необыкновенно красивая девушка с лучистыми голубыми глазами, золотистыми волосами и черными бровями. И ростом за метр семьдесят. Лет ей было 23-25. Она была партизанской связной. Жила чаще в городе, к себе в «лес» уходила ненадолго. Я иногда провожала ее до Березины, неся в корзине под одеждой или продуктами пистолет. Шли огородами, пустырями, глухими переулками.

Однажды Ольга привела в дом власовца. Ели они пареную картошку с пшенной кашей, запивая березовым соком, и долго ворковали. Его приходы были частыми и продолжительными. Так продолжалось несколько месяцев. Ольга все это время жила в каком-то тревожном напряжении. Власовец стал приходить реже, их разговоры были короче. А однажды Ольга попросила проводить ее до реки по другому пути и показала мне тайник — под большим камнем прикрытая дерном ниша.

— Прощай! — грустно выдохнула Ольга, думая о чем-то своем. — В город я больше не приду. Дней через десять придешь сюда. В тайнике возьмешь все, что будет в нем. Передашь дяде Андрею. Если под камнем ничего не будет, больше не приходи.

Ровно через десять дней я пришла к камню. В стеклянной трубочке лежала записка: «Я вышла замуж. На свадьбу подарили коня. Сбрую. Хорошо бы еще плуг и борону. Готовь мешки под картошку». Записку я передала дяде Андрею, смысла ее я не знала.

А по городу ползли слухи, что целый взвод власовцев бежал к партизанам, прихватив с собой много оружия. Это был подвиг Ольги Кулик. Больше я ее никогда не видела. Мама говорила, что  Ольга вместе с партизанами  вошла в состав Советской Армии и ушла на войну. А после окончания ее вышла замуж за полковника и уехала в Новосибирск.

Итальянцы в Бобруйске

После капитуляции Италии (8 сентября 1943 г.) с фронта боевых действий потянулись обозы итальянских солдат. Они возвращались на родину, а немцы отказали им в транспорте. До освобождения города оставалось больше полгода. Итальянские обозы растекались по окраинным улицам, переулкам. В городе то и дело происходили инциденты — то немецкий офицер застрелил итальянца, то наоборот.

Наш переулок был до предела забит обозом. Во двор нашего дома втиснулись три груженые ящиками повозки. Часть груза внесли в дом, нас потеснили в две маленькие спаленки, а сами заняли зал и кухню. Их было четверо — Итало, Марио, Клаудио и маленький Шнапсик (так звали его за пристрастие к спиртному). Стояли итальянцы на нашем подворье около месяца. Питались макаронами и галетами. Перепадало и нам кое-что. В доме было холодно: дров не было. Хламья, собранного в саду, на улицах, едва хватало на печку-буржуйку. На ней и похлебку варили и грелись. Жилось голодно. Горсть муки (полмешка ее бабушка выменяла у деревенских на швейную ножную машинку «Зингер») да горсть сушеной крапивы или лебеды — вот и похлебка. Хлеб в магазине нормированный — 150 грамм на человека в день. Хлеб-эрзац, наполовину с древесными опилками.

Итальянцы целый месяц подкармливали нас. Но главное, чем запомнились они, в другом. За печкой на кухне итальянцы поставили деревянный ящик внушительных размеров. Однажды я невольно стала свидетелем, как «Шнапсик» доставал из ящика пистолет. Я рассказала об этом Володе Щедринскому, маминому младшему брату, а тот — Андрею, старшему брату.

Андрей Михайлович — старший из четырех братьев Щедринских — в 1939 году после присоединения Западной Белоруссии был направлен туда для работы в партийных и советских органах. Там и застала его война. С трудом он добрался до родного Бобруйска и включился в подпольную работу. В книге подпольщика-партизана В. Парахневича «Огненные вихри» (Минск, «Беларусь», 1969 г., стр. 43) упоминается об Андрее. В 1994 г. на наш запрос Национальный архив Республики Беларусь сообщил, что при изучении документальных материалов установлено следующее: Щедринский Андрей Михайлович считается в составе специальной группы Белявского Ф.М., которая 23 сентября была послана ЦК КПБ на временно оккупированную территорию Беларуси в Бобруйский район (с Брянска) для выполнения специального задания.

Андрей пришел к нам, когда не было в доме итальянцев, я, как всегда стала на вахту, а он вскрыл ящик и взял несколько пистолетов и сотни патронов. «Шнапсик» не заметил исчезновения оружия, так как постоянно находился в хмельном состоянии.

Немцы перед отступлением

Наступила весна 1944 года. Уже шли бои под Рогачевом, Жлобином. Город был забит фашистами. На нашем переулке они расквартировались, выгнав жильцов из домов. После их недельного постоя дом превратился в свинушник: битая посуда, растерзанные книги, расстрелянная картина на стене.

Немцы злобствовали, чуя свою скорую погибель, полицаи зверели. В одну из ночей по доносу полицаев Бачища или Якубовского, жившего через пять домов от Андрея, о неблагонадежности Щедринских гестапо арестовало сразу пять семей, 17 человек, и старых, и малых.

Через несколько дней освободили из-под стражи детей, женщин, за исключением жены дедушкиного брата Павла Фроловича Ольги и ее сестры. Их расстреляли.

Трех маминых братьев — Андрея, Костю и Володю перевели в тюремное здание гестапо и СД, что находилось на улице Московской. Это было небольшое одноэтажное здание (некогда жилой дом, переоборудованный под тюрьму). Его узкие окна, «зашторенные» деревянными щитами, выходили на улицу. А с тротуара противоположной стороны улицы был виден уголок не застекленного окна камеры. Десяток раз прошла я по улице пока, наконец, увидела лицо Володи. Знаками он подзывал меня под окно. К моим ногам упала записка. Вечером за ней пришли. Как выяснилось потом, среди полицаев-охранников был свой человек. Через него и была установлена связь. 24 июня 1944 года выпустили из тюрьмы Володю и Костю, ничего не объясняя. Кто помог?

Через два дня Андрея и всех из тюрьмы срочно вывезли в Марьину Горку. Там отсортировали: меньшее число отпустили, большее, в том числе и Андрея, согнали в сарай и сожгли живьем.

Через много лет сотрудникам КГБ удалось выловить трех полицаев, участвовавших в сожжении людей. Судебный процесс проходил в Минске, их приговорили к высшей мере наказания.

Живой щит

В ночь на 27 июня 1944 года советские войска перерезали дорогу на Минск. И, пытаясь вырваться из «котла», фашисты прибегли к испытанному способу прорыва линии фронта — живого щита из стариков, детей, женщин.

Предчувствуя беду, мы спрятались в блиндаже сапожника Ефрема Емельяновича Белявского, ибо наш блиндаж был виден со всех сторон, а блиндаж Ефрема был сооружен в малиннике, в дальнем углу сада. Но мы были наивны: немцы шли по переулку с собаками.

Время близилось к вечеру. Нас гнали на окраину города. Кругом горели дома, языки пламени лизали заборы, и было нестерпимо жарко, едкий дым ел глаза. А число нас, заложников, все увеличивалось. Полицаи орали, подгоняя прикладами людей в длинную колонну.

В районе Сычково мы были на грани гибели. Большое скопление немцев беспрерывно бомбили, но немцы не останавливались, они любыми жертвами пытались прорваться.

Нам удалось вырваться из изрядно поредевшей колонны только на подходе к Марьиной Горке. Поодиночке мы могли бы это сделать и раньше, но нас было много: дедушка, бабушка, моя мама, братик Толя (ему шел 10-й год), Костя с женой Соней и трехлетней Ритой, а также младенцем, который родился неделю назад; Володя с женой Доней и двухлетней Тамарой, жена Андрея Ольга Николаевна с тремя детьми — Шурой (16 лет), Валей (14 лет), Толей (12 лет); тетя Серафима с Борисом (16 лет) и Любашей (13 лет).

Десять детей — от подростков до младенцев! Все обессилевшие, голодные. У Сони пропало молоко, малышу дали «суслу» — комок черного хлеба в тряпочке. Он уже не мог плакать, а лишь тихо стонал. Но останавливаться нельзя было, и мы все дальше и дальше углублялись в лес по бездорожью. Никто не знал, куда идем. К утру мы наткнулись на твердую проселочную дорогу. Впереди слышались то ли раскаты грома, то ли отзвуки далекого боя. Не  раздумывая, мы двинулись туда. Вскоре подошли к реке. Серафима, женщина — исключение из правил, решила, что ей надо срочно принять ванну в реке. Но возраст, нервное перенапряжение, усталость сделали свое дело — она стала тонуть. Ее длинные седеющие волосы — вот и все, что оставалось мгновение на поверхности воды. Первым в воду прыгнул Шурка Щедринский, он ухватил Серафиму за косы и потянул к берегу.

А в это время позади нас градом рассыпались взрывы. Место было открытое, и только невдалеке на возвышенном берегу был длинный окоп. И то, что началось потом, не приснится в самом страшном сне. Мы попали под прицельный огонь «Катюш». Как узнали позже — в этом окопе часом раньше находились немцы. Мы видели их потом — они, как призраки, метались в реке в поисках брода. Их было много, очень много. Возможно, они были из числа тех 5 тысяч, которым удалось вырваться из бобруйского «котла».

Никто из нас не надеялся остаться в живых: снаряды рвались впереди и позади окопа. Только одна Валя, дочь Андрея, неистово молилась:

— Матка боска, помоги! Матка боска, загороди и прикрой!.. Худенькие ручки тянулись к небу, темные глаза горели жаром, а сухие губы молили и молили Матку боску… Ее бабушка по материнской линии была верующей католичкой, видимо, и слышала Валюша бабушкину молитву. Стрельба так же внезапно закончилась, как и началась.

Это было 3 июля 1944 года. Марьина Горка была освобождена от немецко-фашистских захватчиков. Ночь провели мы под покровом наших бойцов, накормлены были солдатской кашей и на военной машине отправлены в Бобруйск. Для нас война закончилась.

       

Подготовил к печати Александр ДЕМИДОВИЧ.